Интервью

Спартак Мишулин: «Людям надо говорить хорошие слова каждые пять минут»

... Я порадовалась за Спартака Васильевича, что есть у него настоящий друг и надежная семья; поняла, что главное в этот человеке — доброта и любовь к людям, и от души пожелала ему новых ролей в его родном театре, а нам новых встреч с любимым артистом.

Оказывается...

Наука и спорт

Высокие достижения спортсмена зависят не только от физической формы, но и от того, как он экипирован. Спортсмен может и не знать, сколько всяких ноу-хау вложено в его победу.

Присоединяйтесь

• RSS

«А чтошка» и «Почемучка»

Мои дети заурядны. Мои дети гениальны.

«Ненужное вычеркнуть», подытожив свой родительский опыт, может, наверное, каждый. Но, по моему глубокому убеждению, истинная правда — и то, и другое. Тут нет ни уничижения, ни родительского самообольщения. И никакого парадокса. Просто, все нормальные дети гениальны. Гениальность и есть обычная норма их способностей в классическом возрасте «от 2-х до 5-ти».

Еще в первые свои учительские годы, работая с детьми, я придерживался такой доморощенной теории, нисколько не претендующей на научность и не для всех, быть может, убедительной. Природа справедлива по отношению к своему детищу — человеку. Я подозреваю, что все мы приходим в этот мир гениями. От 5 до 10 мы талантливы, далее — одарены, способны... И все. Природа свое сделала, теперь асе от тебя самого зависит — от твоего трудолюбия, целеустремленности, воли.

Мы, обыкновенные взрослые люди, нуждаемся в общении с гениями. Но это не каждому выпадает. Конечно, можно снова открыть «Евгения Онегина», перечитать «Войну и мир»... Но мы хотим и живого общения! В присутствии гения кислород повседневности превращается в озон праздничного бытия: легче дышится, счастливее живется! Собственные дети у меня, как принято говорить в таких случаях, поздние. Но на судьбу не жалуюсь, озона всегда хватало, бездетным себя не чувствовал в силу своей профессии. Знать надо не только своих детей, если хочешь хорошо знать своих.

Вот хотя бы Елена и Олег, живущие на пятом этаже нашего дома. Мы подружились, когда Леночке было четыре, а Олежке три.

— Карлсон ваш друг или брат? — все допытывалась Алёнушка.— Вот я вам бусинку принесла, только не потеряйте! Я умею считать до ста девяноста. Хотите? И почему это вы не выходите на улицу, когда вас дети просят?!

— А у вас есть волшебная палочка? интересовался Олежка.— Ой, что я вам покажу! Вот там в траве шмель живет. Идемте глянем?

Это еще вопрос, надо ли наклоняться к ребенку, чтобы быть с ним вровень, И не надо становиться на цыпочки, чтобы дотянуться,— это другая крайность. Есть старая и нестареющая, проверенная на многих поколениях, самая достойная и плодотворная позиция старшего: рядом и чуть впереди.

Ох, как ошибочны представления, что только мы, взрослые, учим малыша! Если быть действительно рядом с ним, то сколько замечаешь моментов, когда учит именно он. Прежде всего благодаря свежести взгляда, постоянной готовности к творчеству, радостному переживанию маленьких открытий.

Как зачарованно вглядывалась полуторагодовалая Вера в тающую сосульку! У нас на глазах капля росла, тяжелела и падала, а льдинка вроде бы и не убывала.

— Исё, исё! (еще!) — просила, умоляла, заклинала дочка.

И новая капля, звонко щелкая по тротуару, отзывалась в девочке новым восторгом.

Всегда неожиданны детские ассоциации, сравнения.

— У дяди куртка голубая, как вертолет. Ну, помнишь, в песне: «Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете...»

Про букву «Р»:

— А это кто на одной палочке?

Не что — кто! Олицетворения, одухотворения — как из рога изобилия. Ребенок и есть волшебная палочка: все, к чему он прикасается, оживает.

— Зачем ты, Вера, опять наволочку расстегнула?

— Чтобы подушка немного отдохнула и холода набралась...

Снова и снова поражает нас та неутомимость, с какой ребенок добывает вопросы из глубин своей любознательности,

— Это что?

— Тень.

— А что ты на тени такой черный?

Я прозевал тот момент, когда старшая стала «почемучкой», потому что «почему?» появилось у нее гораздо позже, чем его синоним — «а что?». Долгое время она была «ачтошкой», но разве от этого меняется суть? Теперь младшая входит в «почемучный» возраст. Вчера спросила;

— Почему баба-яга злая? Мы ее не пустим в гости?

Но у Влады все впереди. А для первых вопросов Веры я отвел целую страницу в дневнике (пока не устал записывать). Вот некоторые.

— Почему пап и мам называют родители?

— А почему все время в садик, в садик?

— А почему старый год такой маленький, а новый такой большой?

— А почему я еще маленькая, в школу не хожу, а тень у меня большая? Она что, уже в школу ходит?

Настойчивость, с которой Вера спрашивает, допытывается, иногда отдает настырностью.

— Мама, ты мне говолю не будешь мыть? (Уже давно и прекрасно говорит «голову», но это раннее словечко у нас прижилось).

— Не буду. Отстань.

— А что не будешь?

— Не буду и все,— раздраженно отвечает мама, как будто бы положив конец дальнейшим расспросам.

— А что не будешь и все?

Прилипла, как банный лист. Неудобный, неприятный ребенок. Эта дотошность — обратная сторона любознательности, а Вера хочет знать все.

В полтора года у нее была не столько речь, сколько жажда заговорить. Жажда нарастала с каждым днем, новые слова (в том числе трехсложные) сыпались на каждом шагу. Ребенок ищет слово. Дверь в его творческую мастерскую почти всегда распахнута, и ты видишь, как это слово сейчас, в этот момент, в муках и радости рождается у тебя на глазах. Нет, Вера не заикается — она запинается, замолкает. И вдруг вдохновенно (частое дыхание, широко открытые глаза) находит, выпаливает!

Тяжек путь от косноязычия к свободному владению словом. Очень помогают стихи. Не столько даже рифма, сколько ритм. Наверное, каждый родитель отмечал период более-менее стойкого «стихопомешательства» у дитяти. У Веры это началось с четверостишия про бычка, который идет, качается, вздыхает на ходу. Это было похоже на ту первую встречу с тающей сосулькой.

— Исё битёк! Исё! (еще бычок, еще!) — просила Вера, дрожа и не замечая слез. Я уж и не знал, горевать или радоваться столь бурным чувствам.

Ежедневно, особенно перед сном, она бормотала стихи. Иногда пыталась ритмически организовать свою собственную абракадабру. Вот обрывок подобного бормотания, который я успел записать:

Значит, санки не замерзли, А сами по себе Поехали к зиме.

Подрастая, Вера перешла к «суровой прозе». Вот из последних бормотаний перед сном:

— Сказка про Воробья и Лампочку. Грустно одному. Что случилось? Все зерно в музыку пересыпалось...

Смысла в этих сочинениях на три копейки. Складу и ладу на грош. И все же для саморазвития ребенка они бесценны. Это пробы. Творческие пробы родного слова на вкус, цвет, запах.

Всегда поражает свобода, с какой ребенок распоряжается словом. Дома стараюсь тут- же записать то, что показалось примечательным. Но сколько раз клял себя, что забыл захватить карандаш и записную книжку на прогулку! Чуть переставишь, изменишь — уже не то. Каждому родителю, ведущему дневник, знакомы, наверное, эти муки, когда не запишешь сразу же фразу. Лучше ребенка не придумаешь, как говорил Некрасов, «хоть проглоти перо»!

Конечно, исподволь подбираемся мы и к грамотности. Без особого, впрочем, успеха. Пожалуй, пик интереса к азбуке у Веры пришелся на середину первого года жизни, когда над ее кроваткой висел красочный плакат с буквами, и она ухитрилась отгрызть кусочек «грамотности» от буквы «я». На втором году страстно увлеклась карандашом и бумагой.

— Даш дай! — требует вслед за старшей и Влада и тоже с удовольствием черкает когда в альбоме, а когда и на стенке.

Читаю Вере что-нибудь и, конечно, пользуюсь случаем, чтобы спросить, знает ли она ту или иную букву в заглавии,

— Мы что,— справедливо возмущается она,— не будем книжку читать, а будем буквы читать?!

Размышляем о возможностях ребенка (а ведь все время идет проверка и родительских способностей), ищем, как увлечь без подстегивания, научить без назидания? Как?

Как и большинство ее ровесников, Вера знает практически все буквы. Но читать не умеет. И, главное, не хочет, Если попросишь, то смотрит поверх строк, в сторону, вдаль. Ей пока неинтересно. А кажется, чуть поднажать и...

Поднажать или подождать?

Конечно, смешно и глупо было бы тормозить естественные способности ребенка. Но и выжимать из ребенка то, к чему он пока еще не готов, безнравственно, по-моему. Семья — не цирк, мы готовим дитя не к выступлениям на арене, а к самостоятельной жизни. Это дальняя цель, но серьезная и достойная. А родительские гонки престижа — обочина воспитания (сегодня вот что наше чадо умеет, завтра — вот что оно имеет; конца не видно).

Кому не приходилось наблюдать «блеск и нищету» родительских усилий, направленных на то, чтобы развивать — через нагрузки и перегрузки! — способности ребенка во всех направлениях сразу? Что ж, если этo модно и прогрессивно, я предпочитаю выглядеть ретроградом. Я — за односторонность. Развивать растущую личность надо в одну, зато главную сторону — в сторону бесконечности познания. Бесконечной любознательности (когда не только надо знать, но прежде всего любо знать!). А уж потом сама пусть определит, в какой стороне призвание, к чему лежит душа.

Давно замечено, что растет ребенок не по дням, а по часам. Утром в воскресенье Вера начертала в альбоме кривыми буквами: «ПААП». Днем более уверенно: «АППА». Вечером: «ПАПА». Ей было 3 года 6 месяцев и 6 дней. Качественный скачок? Рано судить. В последующие месяцы ни одного нового слова, кроме «МАМА». Буднично и просто объяснила она, почему начала с «папы».

— Букву Мэ трудно написать.

Каждый новый шаг в познании труден, Но как важно, чтобы он был ребенку необходим, интересен, а не вынуждался требованиями извне. Вот о чем пекусь, вот почему я против подталкивания и подстегивания. Если Сухомлинский мечтал о «школе радости» для шестилеток, то насколько же это актуально для совсем маленьких! 

В. ВАСИЛЬЕВ